желая выносить сор из избы, не опускаясь до бабских сплетен, то ли от боязни быть отверженными женами сослуживцев мужа в том числе.

И однажды, оказавшись в полном вакууме, Аннушка собрала дорожную сумку из модных вещей, написала записку сыну с просьбой забрать Розу из детского садика на тот случай, если придется задержаться, и отправилась на вокзал. Рыжиковой пришла в голову мысль, что в каком-нибудь соседнем Толочине вряд ли люди будут посвящены в особенности нынешнего положения отверженной оршицким обществом.

От наступившей осени вокруг веяло если не финалом, то определенным завершением некоего жизненного этапа, из которого надо было выбираться без ощутимых потерь. Чтобы не встретиться ненароком глазами с очередными злыми и завистливыми людьми, Аннушка подняла воротник, втянула голову, покрытую шляпой, в шею, сгорбилась вся, точно восьмидесятилетняя старушка, и побрела, не поднимая виноватых глаз. Под ногами шуршали опавшие листья красно-желтых кленов, кое-где угадывалась метла дворника, собравшая пожухлую листву в небольшие кучки, с ними заигрывал холодный ветер, то и дело подбрасывая вверх жухло-коричневый мягкий ковер.

– Неужто сбежать собралась, голубушка? – громогласно остановила Аннушку Вера Андреевна.

Перепуганная от внезапного напора Рыжикова осмотрелась по сторонам:

– Мы с вами знакомы?

– С мужем твоим я знакома… Была… Куда собралась?

– Вам-то что?

– Я говорила, что этим все закончится, – не обращая внимания на попытку огрызнуться, продолжила наступление Вера Андреевна. – Вещички собрала? Сбегаешь от ответственности?

– Продать хотела… от какой ответственности?.. Детям есть нечего, – внезапно расплакалась Аннушка.

– Давай присядем, поговорим, – расчувствовалась властная партийная дама.

– Что за вещички?

– Мои вещи, почти новые… Муж дарил… Деньги очень нужны…

– Детям, говоришь, есть нечего? А работать не пробовала?

– Не берут нигде…

– Это понятно. Покажи, что там у тебя!

Устав бороться с неприятностями в одиночку, Аннушка неожиданно для самой себя вдруг подчинилась грузной женщине, о которой никогда не слыхивала прежде, открыла кожаную дорожную сумку и достала почти новый югославский мохеровый пуловер, который прошлой весной Фима привез из очередной командировки.

– Неплохая вещица, жаль, маловат пуловер-то. А еще что есть? – Вера Андреевна без стеснения засунула руку в сумку и достала несколько импортных тряпок. – Сколько просишь?

– Сколько дадите. Говорю же, детей надо кормить, во время обыска все забрали: и деньги, и драгоценности, – тихо прошептала Рыжикова, от стыда отводя в сторону заплаканный взгляд.

– Вот что мы сделаем. Сейчас пойдем ко мне, тут недалеко, там все решим…

– А зачем это?

– Не волнуйся, все будет хорошо…

Чашка свежезаваренного ароматного кофе с заварным пирожным мигом вернула Аннушку к нежным чувствам ощущения прекрасности бытия. Сердечко молниеносно оттаяло, и она принялась рассказывать новой знакомой о нависшей невыносимо черной полосе в жизни – как тяжело одной справляться с двумя детьми, которые тоже сильно мучаются от долгого отсутствия папы, как раньше она многого не ценила, что делал для семьи Ефим Ильич. В свою очередь, от щемящего рассказа о голодающих и страдающих детях и сердце Веры Андреевны растопилось, она пообещала тихонечко продать не задорого чуть поношенные модные вещицы в обкоме партии, где бывшая учительница до сих пор служила.

– А давай с тобой коньячка хряпнем?

– Вера Андреевна, так ведь рано еще!

– А для такого дела и не рано совсем! У меня есть французский, твой, между прочим, дарил!

Как только обжигающая жидкость попала вовнутрь и согрела тоскующие по разным причинам женские души, они завели, точнее, завыли традиционное «Расцветали яблони и груши…», обнялись и заплакали, со слезами выливая наружу накопившуюся боль и отчаяние.

– А свидание с Ефимом Ильичом ты не просила? – подняла голову Вера Андреевна.

– Просила, Вера Андреевна, но мне отказали, говорят, пока следствие идет, не положено… Следователь сказал, ему смертная казнь грозит.

– Да что ты! – в один миг упало сердце у Веры Андреевны. – Кто мог подумать! И за что? Да не может такого быть! Я должна вмешаться, голубушка, определенно…

И правда, чуть позже Вера Андреевна, действительно, сдержит слово и вмешается, попросив для Аннушки свидание с мужем, а потом и тряпки импортные двинет по спекулятивной цене коллегам по партийному цеху. И деньги передаст Рыжиковой, во всяком случае какую-то часть, а та будет рада и такой малой доле, чтобы купить своим чадам обыкновенной еды. И начальник оперативноследственной группы по уголовному делу № 92 Беспалов вызовет Рыжикову на свидание с мужем, но только не по причине просительного звонка от Веры Андреевны, а чтобы надавить на Фиму и уговорить вспомнить про тайные вклады в стеклянных банках.

34

Фима замер, глядя на осунувшееся лицо сидящей напротив Аннушки. Как давно он мечтал хоть мельком, хоть одним глазком увидеть родную и любимую женщину. Но как преобразилась она за эти несколько тяжелых недель! Уже нет в ней былого лоска, волосы гладко уложены в пучок, мрачная неприметная юбка и скромная серая кофта на глухих пуговках, казалось, навсегда похоронили еще совсем недавно самую модную в городе леди с капризным ротиком, соблазнительным декольте и шикарной прической. Нет, она нисколько не утратила красоты даже в этом мышином обличье, напротив, только сейчас Фима почувствовал всеми клетками, как он скучал по ней…

Аннушка долго ничего не говорила, только молча стряхивала рукой неугомонные горькие слезы. А он смотрел на жену, желая обнять, да стеклянная перегородка не давала.

– Как дети? – спросил в трубку Фима.

Аннушка кивнула, и чертовские соленые горошины полились пуще прежнего.

– Не плачь, Аннушка, не плачь! Все будет хорошо.

Анна Ивановна взяла себя в руки и выдавила:

– Фима, нам не на что жить, на работу меня не берут, дома денег нет, все ли забрали? Может быть, где-то что-то можно найти?

– Я подумаю, может, что и вспомню…

Фима, расчувствовавшись от жалости к Аннушке, было собрался поведать последний секрет, но тут же понял, если он сейчас расколется и расскажет про тайник, припрятанный на черный день, то, к гадалке не ходи, достанется он вовсе не Аннушке с детьми, а государственной казне. Впрочем, как открыться и поведать секрет жене, он и вовсе не имел понятия. Разговор прослушивается, письма прочитываются цензурой, нет даже предположения, каким образом он может помочь. Да и ему-то самому помощь ой как нужна…

Беспалов с Кирутиным несколько раз прокручивали пленку с записью свидания Рыжикова с женой, в особенности тот момент, где, казалось, Ефим Ильич вот-вот расколется про тайник с деньгами.

– Слышите, Сергей Александрович, он сказал: «Я подумаю, может, что и вспомню…»

– Давай еще раз…

– Да, и пауза, видимо, сообразил… Значит, надо дожимать…

– Пусть допросят, пожестче…

Как только окончилось свидание, не добавившее ясности следствию,